Экология Кузбасса

"Слёзы и истерики бесполезны - проблема не решаема", - считает гость портала КузПресс Седьмой спутник.

"Несколько лет назад в сельце Костёнкове, что под Новокузнецком, собралось совещание. Говорили о делах своего колхоза – костёнковцы называли то, что осталось от былого хозяйства по привычке «колхоз», а себя без затей – «колхозники».

Дела тогда уже шли не Бог весть как. Костёнковский колхоз – молочное хозяйство. Но молоко дорогое – себестоимость в полтора раза выше цены, по которой его покупает молочный завод.

Уже тогда было ясно: колхоз обречён. Формально он числился за одной компанией, но висел на ней в качестве обременительного довеска, потому что та компания занималась карьерной добычей угля и сельскохозяйственное производство было для неё непрофильным.

Грубо говоря, та компания получила-выкупила бывшие колхозные поля и леса для разработки полезных ископаемых (угля), а колхоз ей навялили в нагрузку от власти, призванной заботиться насчёт всяких социальных вопросов. Исполнять обременение компания не захотела и продала своё имущество другому собственнику.

Новая компания-владелица предупредила костёнковцев: развивать колхоз она не намерена. Понятное дело, чего ж развивать, если под колхозными полями залегает уголь. Подними чернозём, убери наносы – тут это в основном глина, и скоро докопаешься до отличного энергетического, а иногда и коксующегося, он дороже, угля.

В советские, то есть, по нынешним понятиям, недемократические времена колхоз и колхозники были вправе разрешить или не разрешить разрыть свои поля. Нынче они тоже как бы в том праве. Только это право можно купить. Пай колхозника в среднем по области около десяти гектаров пашни и до десяти гектаров покоса. Перекупщик уступит такой пай угледобывающей компании, говоря наглядно, за стоимость вагона угля. А весь колхоз, стало быть, стоит не более угольного эшелона. А добудут его тут многие-премногие эшелоны.

Так что, повторяю, колхоз обречён. И земля обречена. И это сегодня подтвердилось полной мерой.

По закону, закон ещё советский, но действует и сейчас, да и по логике здравого смысла, плодородный слой надо убрать, вывезти в машинах и соскладировать. А потом, когда уголь будет вынут, следует чернозём вернуть, предварительно засыпав и разровняв карьерные выемки.

Когда-то, в дореформенную эпоху, такие вещи практиковались. Но и в ту пору возвращение полей в сельскохозяйственный оборот было больше напоказ, потому что порушенную природу, пусть эта порушенность носит самый локальный характер, вернуть в состояние, равноценное первозданному, невозможно.

Достаточно сказать, что в местах открытой добычи угля или руды ликвидирована равновесная гидрологическая система. Полностью и безвозвратно. Срыто и переформатировано всё.

Исчезли берёзово-тальниковые околки с болотцами-бочагами внутри. Засосаны в декомпрессионную воронку реки и ручьи. И, естественно, высушены окрест болота и родники.

Однажды мы с приятелем заехали-забрели в традиционное место туристического сплава – на речку Усу, в самые её верховья.

В этих верховьях моют россыпное золото. Как это делается?  Бульдозерами сдвигается весь верх речного берега – к  борту долины. Вместе с лесной порослью – вырубать всё это некогда и накладно, само сгниёт.

Теми ж бульдозерами вскрывается суглинистый почвенный слой. Глину перемещают к одному из берегов – она становится как бы дамбой, потому что золото находится ниже уреза речной воды.

Золотоносный песок всё теми же бульдозерами спихивают в «промприбор» – разрезанную автогеном цистерну и разбивают на фракции водяной струёй из гидромонитора.

Дальше дело техники: лёгкая пульпа уплывает в «прудок-отстойник», тяжёлые фракции, а золото – самая тяжёлая, оседают в ловушке.

В год нашего первого приезда над карьёром висела эстакада – по ней текла заключённая в лоток речка Каменушка, приток Усы. Чистая, аж чёрная по сравнению с содержимым прудов, где пульпа.

Золотодобытчики-старатели, разумеется, не из заботы об экологии отвели речку от забоя, а чтоб не откачивать лишнюю воду. Экономика должна, едрена мышь, быть экономной.

Через несколько лет мы вновь проведали реку. Старательская артель ушла. Основное течение Усы так и осталось в заломах из брёвен. Эстакаду порушили, Каменушка течёт прямо в бывший забой, в новообразованное озеро и в пески, ставшие зыбучими, – разом засасывает по колени, только ступи.

Маловероятно, что кто-то сюда придёт с рекультивацией. Ниже по течению Усы – старые золотарские полигоны так и стоят нерекультивированными. Некоторые, самые старые, ещё с позапрошлого века. Так им стоять, пока природа сама не справится с напастью.

Видел, впрочем, рекультивированное после угледобычи поле – полтора десятка гектаров, засеянных травой, как бы уголок искусственно воссозданной нивы, даже цветочки растут, а вокруг, насколько видит глаз, жёлто-серые бугры породных отвалов. Почва на эрзац-поле чернозёмная, но уже не полноценная. Был чернозёмный луг – стала подверженная малейшей засухе степь.

В нашей области в местах карьерной добычи полезных ископаемых, а у нас добывают уголь, железную руду, полиметаллические руды, золото, исчезло несколько сот водоёмов – реки, ручьи, озёра.

А болота и родники даже и не вошли в реестр потерь.

Лет двадцать назад уже не существующие водоёмы ещё считали. И имена помнили. Насчитали столько, сколько впадает в Байкал, – 330. Теперь уже и счёт потеряли. По моим прикидкам и приглядкам к темпам освоения угольных и иных месторождений количество утраченных водоёмов, пожалуй, перевалило за тысячу.

Кузбасс сегодня добывает двести миллионов тонн угля в год. Отрасль не пропала, как ей пророчили эксперты Всемирного банка и реформаторы ельцинской эпохи.

Но наши успехи одновременно и наша беда. Каждая тонна – это десятки и сотни кубометров перемещённой вскрышной породы. В недрах каменноугольного бассейна заключены десятки миллиардов тонн топлива и руд. Наш удел – сидеть в конце 21 века на берегу гигантского карьера…

Катастрофически обмелела главная наша река – Томь. «Труженица-Томь», так назвал её в своей книге региональный классик Геннадий Юров – родононачальник (на пару с другим земляком – Владимиром Чивилихиным) экологической темы в советской публицистике.

В 1970-е годы, когда он писал свои очерки о Томи, собранные в две книжки – «Труженица Томь» и «Река родная», она ещё гляделась труженицей в полном смысле слова. Таскала на себе пароходы и баржи. По ней сплавляли лес. Рекою бегали катера на подводных крыльях. Они были вездесущи, действовало оживлённое пассажирское сообщение – к некоторым приречным, в том числе дачным посёлкам вообще удобнее было добраться по воде.

Сейчас всякое речное сообщение прекращено. Створные знаки ещё стоят по берегам – в среднем, малолюдном течении реки. У меня речная лоция есть – как память. Только плавать по Томи уже нельзя. Даже мелко сидящий катер госинспекции по маломерным судам не может на своём водомётном движке пройти от Кемерова до Новокузнецка. Максимум до Бычьего горла, это знаменитое сужение между реликтовыми Салтымаковским и Тарадановским хребтами.

Кстати замечу: Тарадановский хребет, реликтовое место, пережившее ледниковый период и сохранившее уникальную флору, активно срывают угольщики.

В межень на Томи обнажаются перекаты и закрывают проходы и для моторных лодок.

При этом томская вода грязна и страшна.

Когда вплываешь в реку где-нибудь ниже Новокузнецка из любого правобережного притока, а по правому берегу хребет Кузнецкий Алатау высовывается из тайги пупырями гольцов, места там чистые, заповедные, – впечатление шоковое.

Вчера и километром назад ты сидел у прозрачной, как слеза, реки – воду можно пить, черпая ладошкой. Сегодня ты видишь несущуюся вниз по течению мутно-серую массу с хлопьями жёлтой пены поверху.

И так на много вёрст.

Река понемногу фильтруется в галечных и песчаных отмелях, очищается, разбавляется водою притоков и километров через полтораста становится почти прозрачной.

Но всё равно не той Томью, которую древние насельники кеты и самодийцы называли «тоом», то есть «тёмная», а более поздние пришельцы – «кара-су», в смысле «чёрная вода», и слово «чёрная» здесь означает, что она чистая.

Это водный раствор, прошедший через несколько городов, через их предприятия – металлургические, химические, через желудки и кишки граждан и через городскую канализацию.

Она даже теоретически не может быть чистой. Знающие люди говоря, что органические соединения в реке мутируют, соединяясь с друг с другом, мутанты вступают в новые реакции, рождая монстров.

Их не определяет ни один существующий реагент. А значит, не задерживает. Там, в реке, «вторая таблица Менделеева», умойся – козлёночком станешь.

Кемерово добавляет грязи своим химическим комплексом. Ниже города, точнее, ниже заводского района, в Томь впадают многочисленные ручьи с так называемых «очистных сооружений». Эти ручьи выведены прямо в воду, к речному дну и река тут бурлит и чуть ли не фонтанирует поднимающимися снизу грязными «грибами».

Естественно, река в этом месте не замерзает круглогодично. И ниже по течению тоже не замерзает. Открытая полынья тянется километров на полста и парит в самые лютые морозы.

Проблемами кузбасской экологии озаботились давно. Ещё в 1979 году было принято особое постановление о защите водного и воздушного бассейна Кемеровской области. Только и скажу «Браво!» Геннадию Юрову, достучавшемуся «до небес» своей публицистикой.

В рамках исполнения предначертаний партии (эти слова я употребляю без всякой «подпольной» иронии – КПСС была в нашей стране партией созидателей, не брезгавших никакой работой) было сделано многое. Самым заметным для публики стал постоянный мониторинг экологической ситуации в промышленных городах, рекомендации по режимам выброса дымов в зависимости от направления интенсивности ветра.

Повсеместно сняли внедряться фильтры, улавливающие загрязнения. Завод «Азот», например, перестал дразнить сернистыми «лисьими хвостами», коксовые производства стали меньше вонять, посветлели дымы предприятий ВПК, а на цементных заводах внедрили магнитные ловушки – самые мелкие, микроскопические фракции перестали улетать на города и посёлки и оседать на улицах мелкодисперсной пылью.

В рамках исполнения партийного решения началось строительство плотины и водохранилища на Томи. Разрекламировали его как имеющее природоохранный характер. Но как только началось строительство, сразу началась и критика. С развитием гласности критика усилилась. И когда всё было готово для перекрытия реки, стройку закрыли.

Наверное, правильно. Потому что водохранилище не могло в принципе ничего очистить. Идея водохранилища, говоря предельно просто, – это идея «сливного бачка»: накопились загрязнения – включили шлюзы и грязь пошла-попёрла волной в Обь и Северный Ледовитый океан.

Прежде строительства следовало снабдить эффективными очистными сооружениями заводы верховий. Прежде всего металлургию. Шахты – об их загрязнениях можно судить по речке Абушке, текущей по Новокузнецку, вода в ней черней грязи. И озаботиться городской канализацией – очистка бытовых стоков была (да и в принципе остаётся) в самом большом городе Кузбасса – Новокузнецке аховой.

Как, впрочем, и везде.

По ряду причин глубокая очистка стоков оказалось невозможной. Основная причина – сроки и деньги. Перекрытие реки отложили. Сначала на неопределённый срок. Потом на время реформ, начавшихся в 1990-е годы.

Сегодня ясно видится, что насовсем.

Тем не менее, многое по самозащите Кузбасса наши власти сделали. Прекращён молевой сплав леса по всем рекам области без исключения. За малым исключением запрещена добыча золота драгами и «промприборами». Там, где она существует, меры по защите водных ресурсов предпринимаются самые драконовские. На территории области появился заповедник «Кузнецкий Алатау», защищающий уникальную биосферу гольцовой зоны старых гор. И его как бы младший брат –  Шорский национальный парк. Это заведение регулирует антропогенную нагрузку на Горную Шорию – уникальный горно-таёжный природный комплекс на стыке Саянских гор и Алтая. Туристов в парк пускают, а промышленников нет.

В промышленном комплексе особых изменений не наблюдается. Реформы 1990-х годов было подразорили многие производства. Некоторые закрылись. Но времена полегчали, индустрия мало-помалу набирает обороты. Вместе с набором оборотов нарастают загрязнения. Ведь в государственной политике на сей счёт принципиально ничего не поменялось – штрафы за грязь чисто символические…

Боюсь, что мы в своих экологических проблемах зашли очень далеко. В 1970-е годы все меры, предпринятые государственными и надгосударственными структурами, дали относительный успех – удалось сохранить «статус-кво», не более.

Прогресса и тогда не добились, а сейчас, спустя столько лет, его невозможно достичь в принципе.

В одном московском журнале изрядно уж лет назад было напечатана моя беседа с местным экономистом, занимавшимся, в частности, проблемами экологии. За рамками интервью остался вздох визави: «Чтобы очистить Кузбасс, нужно вкладывать в экологию все налоговые поступления, весь бюджет области направлять туда в течение, как минимум, десяти лет».

Вот и ответ.

Экология нам не по карману.

И нынче и, возможно, присно, и вовеки веков".

Аминь.