Кемерово выбирает Новокузнецку главу (+6)
На сегодняшний день назначен конкурс в областной администрации на должность нашего градоначальника.
Карточный домик "справедливости"
В России инициировано возвращение "карточной системы" распределения продуктов питания
"Не было ни гроша, да вдруг алтын" (+2)
"Кузнецкий рабочий" возобновляет свою деятельность.
Сталкивались ли вы с мошенничеством через мессенджеры?
Болеете ли вы за "Металлург" нынче и следите ли за результатами чемпионата?
Как вы относитесь к многожёнству?
...
Венчание Достоевского
Одним махом пролетел декабрь. Уже заканчивался январь...
Второй день по вечерам Тюменцев растолковывал тонкости проведения будущей свадьбы. Достоевского меньше всего интересовали домашние послецерковные посиделки, да и само венчание он понимал, как проведение установленного церковного ритуала, при этом в душе желая устроить все как можно быстрее и проще.
- Ну, не мной оно придумано! - перекрестился Евгений Исаакович. - Веками складывалось так. Венчание, дорогой Федор Михайлович, относится к одному из семи таинств Святой церкви. С помощью его будущие супруги получают особую благодать. Жених и невеста дают взаимные обещания в верности. За это получают Божье изъявление на рождение и воспитание детей.
Марья Дмитриевна улыбнулась. Это не прошло мимо цепкого взора Тюменцева.
- Да, я, батюшка, о своем, - робко промолвила Исаева.
Настала очередь улыбнуться Тюменцеву. Он с некоторым смущением произнес:
- Простите, я как-то запамятовал: вы же уже однажды стояли под венцом... Тогда все слова мои только к вам, Федор Михайлович.
- Я все понимаю, отец мой, но я человек при исполнении воинской службы. И ограничен во времени. Сроки моей отлучки оговорены с непосредственным начальством. А оно... знаете где. На ухо никому не шепнешь и не докричишься:
- Вы, голубчик мой Федор Михайлович, тоже войдите в наше церковное положение. У нас есть писаные и неписаные законы. А исполнять их надо все! При огромнейшем моем желании не могу вас обвенчать в любой день! Хоть убейте! В нашей православной церкви венчание нельзя проводить по вторникам, четвергам и в субботу. Это раз! И не в каждый божий праздник. Два! Да во время постов - уже три! Святки, дай бог, прошли, а до Сретенья далековато. Еще бы не угадать на пасхальную неделю. К тому же серьезная работа у нашего причта: обыск, опрос поручителей. Кстати, буду рекомендовать нужных и благонадежных людей...
Помолчал какое-то время, углубившись в себя.
- Поразмыслил я и скажу, что кроме как шестого февраля, то есть в ближайшую пятницу у нас ничего не выйдет. Если не получу вашего согласия, то уж как Бог вам даст...
- Я согласен! - с готовностью сказал Достоевский.
- Да, мы согласны, - подтвердила, кашлянув, Марья Дмитриевна.
На другой день Достоевский и Исаева снова появились в храме. В официальном порядке Достоевский заявил священнику о своем желании обвенчаться. Тюменцев вызвал дьячка, поручил ему, как полагается, записать звание, имя и фамилии желающих встать под венец. Потом объявил, что в ближайшие три дня он сделает оглашение. Все знающие пришедших венчаться могут сообщить церкви об известных им препятствиях для совершения брака. Вместе с оглашением причт церкви проведет брачный обыск.
- Если никаких препятствий не возникнет, то, учитывая щепетильность вопроса, наш храм отнесется с глубоким пониманием к вашему желанию совершить чин венчания.
И Тюменцев еще раз обратил внимание на то, что приготовления к венчанию должны быть завершены строго до шестого февраля. Достоевский признался, что обручение к настоящему времени совершено во время помолвки, и показал кольцо на безымянном пальце правой руки.
- Вы уж только нательные крестики не забудьте!..
Венчание назначили на начало второй половины дня. Кошевая с женихом и невестой прикатила с ветерком в сопровождении еще четырех саней. У дверей храма толпился народ, в большинстве местные жители с Подгорья да с Форштадта, были тут и нагорские завсегдатаи. Оказалось много любопытствующих, но все пришли с добром и радостью. Впереди, как полагается, стояли известные и именитые в городе люди. Поутру небо заваливало землю снежком, а около двух часов выси разъяснились, выглянуло теплое солнышко.
Перед входом в храм отец Тюменцев надевает взятые заранее кольца жениху и невесте. Те трижды ими обмениваются, что символизирует передачу власти супруги над собой. С этой минуты пришедшая пара официально значится женихом и невестой.
Тюменцев вводит их в центр храма, останавливаясь перед аналоем. Кто-то попытался протиснуться вперед, но на него шикнули. Невеста в голубом платье с длинными рукавами и с буфами, как посоветовала ей форштадтская портниха. Подол платья касается кромки черных пимов. На голове светлый цветастый платок. На женихе темный мундир с золотыми погонами - по одной звездочке на красном просвете. Начищенные до ослепительного блеска выпуклые латунные пуговицы - по шесть штук в два ряда, на ногах высокие офицерские сапоги. Невеста стала по левую руку от жениха.
Взошедший, было, на алтарь Тюменцев возвращается. Впереди него дьяк и подьячий несут Евангелие и Святой Крест. После благословения священника жених и невеста совершают крестное знамение. Тюменцев сообщает, что брачный обыск под номером 17 произведен. Документ подписан женихом, служащим Сибирского линейного батальона № 7 прапорщиком Федором Михайловичем Достоевским и невестой, вдовой коллежского секретаря Марией Дмитриевной Исаевой, а также их поручителями коллежским асессором Иваном Мироновичем Катанаевым и чиновником таможенного ведомства Петром Сапожниковым, государственным крестьянином Михаилом Дмитриевичем Дмитриевым и чиновником Кузнецкого училища Николаем Вергуновым. И, наконец, сообщил, что обыск произведен в присутствии членов причта Одигитриевской церкви священника Евгения Тюменцева, дьякона Петра Лашкова, дьячка Петра Углянского и пономаря Ивана Слободского. Жених, со своей стороны, представил специальное дозволение за №167 от имени командира Сибирского линейного батальона №7 полковника Беликова.
Достоевский слабо морщится, он вспомнил, что давно не бывал в светлом и многолюдном храме. Взором выхватывает лица знакомых и незнакомых людей. Прикрыл широкие глаза исправник. Туманными очами смотрит куда-то в темный угол Вергунов, нечаянно навалившееся горе совсем сбило с панталыку растерянного учителя. Рука об руку стоит чета местных докторов Гриценко - Николай Семенович и Анна Фоминична. Переминается с ноги на ногу простуженный хозяин квартиры Исаевых - Дмитриев. Возле матушки Елизаветы Павловны Тюменцевой лупает глазами Машин сын Паша. Где-то позади других тянет голову из-за чужого плеча Вагин. Федор Михайлович мимолетом определил, что народу на его торжество собралось поболе сотни человек...
Сладко щекочет нос запах горелого воска. То и дело открывается входная дверь, припоздавшие наскоро снимают с морозу шапку и крестятся. Горбатенькая женщина из церковной обслуги зажигает венчальные свечи, священник раздает их жениху и невесте. Те принимают по свече в левую руку, женщина подает два белых платка - ими обертывается низ свечей, чтоб стекающий воск не обжигал руку. На пальце жениха золотое кольцо - символ солнечного цвета и мужской силы, у невесты серебряное колечко - металл символизирует лунный свет и женское начало.
Тюменцев читает молитвы и просит у Бога даровать венчающейся паре детей и внуков. Каждый раз, когда крестится священник, крестятся Достоевский и Исаева.
Свидетели подносят к жениху и невесте венчальные короны, те их целуют, после чего свидетели продолжают держать венцы над головой будущих супругов.
Тюменцев читает молитву Господню “Отче наш”. Голос Тюменцева необычайно торжественный, поднимается до самого купола.
- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо твое есть Царство и сила и слава во веки!
После чтения он осеняет крестным знамением чашу, наполненную красным вином, протягивая ее будущим супругам: сначала ему, потом ей.
- Я беру тебя в жены! - несколько раз произносит жених.
- Я беру тебя в мужи! - столько же раз повторяет невеста.
После этого Тюменцев объединяет руки Федора Михайловича и Марьи Дмитриевны, поверх рук кладет епитрахилью (широкую ленту, огибающую шею священника, и обоими концами спускающуюся на его грудь) - и уже на нее возлагает свою ладонь. Это означает, что вечный брак заключен и благословлен небесами.
Пара поочередно целует иконы Божией Матери и Спасителя, после чего Тюменцев еще более торжественным голосом восклицает:
- Я объявляю вас мужем и женой!
Он берет чету Достоевских за руки и обводит их вокруг аналоя.
Все близкие и знакомые Федора Михайловича и Марьи Дмитриевны отрываются от общей толпы и бросаются к молодоженам. Весь обряд длился около одного часа.
В знак единения двух сердец раздается звон с колокольни Одигитриевской церкви. Звон забирается в высоту и плывет над замерзшими тополями и скованной льдом Томью далеко в сторону, куда через несколько дней увезет удалая тройка семью Достоевских.
...зато другая половина достоверная, однако?
Позволю сравнение кто в Кузнецах куёт слово?
Под сенью Достоевского, под не закрывающимся оком памятника Маяковскому...
Литература -вещь субъективное, дело вкуса. Обычно потребляется продукт оценённый по принципу, если это принято официально и подкреплено премиально. https://www.stihi.ru/2013/04/12/6165
А чё! Прочёл статью под песню Талькова...в 19-м веке такое было недопустимо, однако?
Всё суета сует и суета.
Но где-то здесь разлита вечность,
Как будто бы Господь устал.
И я дышу, грущу беспечно.
Чуть лёгкий бриз, тоска небес
И листьев предосенняя простуда
Как будто навсегда остались здесь,
Но никогда я здесь не буду.
Аллея парка и сухой асфальт,
И длящаяся вечности минута.
А мне себя нисколечко не жаль
Ни для чего, нигде и ни кому – то.
Я сам себе и сам я свой,
Я днём луна, а ночью солнце,
Никто же не полезет за луной,
Которая лежит на дне колодца.
С ведра капель и эха пустота,
Мои уста и песенка проста.
Выход всегда существует и не один, но не во всем он может устраивать, вот и ищут люди, что то более подходящее для себя. И, обычно, предпочитают форму в ущерб содержанию, лишь разменивают одни проблемы на другие )
Я сделан из такого вещества
Из двух неразрешимых столкновений
Из ярких красок полных торжества
Из черных подозрительных сомнений
Я сделан из находок и потерь
Из правильных и диких заблуждений
Душа моя распахнута как дверь
И нет в ней ни преград ни ограждений
Я сделан из далёких городов
В которых может ни когда не буду
Я эти города люблю за то
Что люди в них живут и верят в чудо
Я сделан из недаренных цветов
Я из упрёков, споров, возражений
Я состою из самых длинных слов
А так же из коротких предложений
Я сделан из бунтарского огня
Из силы и могущества горений
Я из удач сегодняшнего дня
Но большей частью всё же из падений
https://www.youtube.com/watch?v=3RT18k1uJvA
Прочитал, понравилось, открыл ссылку, оказывается я эту уже песню слышал, но, странным образом, мелодия затмила слова.
Хорошие стихи! Спасибо! )
Снял он обувь - стал пониже
Снял пальто и стал худее.
Без костюма - лоск пожиже,
Без очков - на вид глупее.
Шапку скинул - плешь наружу,
Без перчаток - руки - крюки.
Без жилета - грудь поуже,
Зубы вынул - хуже звуки,
Без портфеля - вид попроще,
Без мобильника - как нищий.
Скинул майку - вовсе тощий,
Сбрил усы - такой носище!
Посмотрела - засмеялась,
Как важна вещей опека!
Снять трусы ему осталось -
И не будет человека.
Я плыву в топольники, небо надо мной густеет, перехлёстнутое голыми ветвями. Ветер уходит в вышину, солнечные лучи буравят мутноватую глубь. Опахивает волной винный дух преющего дерева. Тут же уступает другому -горьковато-пьянящему запаху цветущего таволжника, которого отсюда ещё не видно. Эти запахи! Они пуще воспоминаний будоражат память, кружат голову. Я начинаю волноваться, бестолково верчусь - словно передо мной вот сейчас, сию минуту, раскроется тайна, и я не переживу минуты, если упущу её.
Обгоняю запоздалую льдинку с вмёрзшими катышками заячьего помёта. Подмытая где-то в верховьях берёзка плывет так давно, что уже выбросила, как флаг, зелёную веточку. На кусочке коры сидит паучок-крестовик, сгорбившись от горя. Осторожно задеваю кору веслом, паучок вдруг оживает, цепляется за весло, прытко бежит по веслу в лодку.
Я смотрю на неколебимые, как колонны, тополя. Чёрные в обхват стволы поклёваны льдом, заскорузли от времени, и трудно представить, что в них, как и в плывущей, оторванной от земли берёзке, гудит пробудившаяся жизнь.
Откуда в наших таёжных и боровых краях эти тополя, эта удивительная роща, растянувшаяся поймой реки на километры? Далеко за рощей, на уклоне Пургиной гривы, высятся камни крепости, заложенной еще сибирскими первопроходцами. Молва доносит: защищаясь от набегов джунгарской конницы, первопроходцы обнесли крепость вбитыми в землю кольями. Колья были из чёр¬ного тополя и принялись - с годами образовалась роща. Я верил в эту легенду в детстве, хочу верить в неё и сейчас, хотя опыт и подсказывает: тополя не могут жить так долго, а молодой поросли здесь давно никто не видел.
Если завтра вскарабкаться повыше, в самый носок вон той рыжей скалки, то можно охватить взглядом всё — и синью окрашенную тайгу, и блескучие кондомские разливы до горизонта, и подковку железнодорожного моста, и совсем вдали сломы крепостных стен, и кривящиеся «крыш корою» — приплюснутые кварталы старого города.
А ещё, коль напрячь слегка воображение, можно увидеть золото крестов и зелёные купола белокаменного храма, в котором когда-то венчался Достоевский.
Большая и трагическая любовь великого человека освятила эти, дорогие
моему сердцу окрестности. Вот что в такие минуты трогает и тихо, до горечи изумляет, будоража память и этим врачуя её.
И забывается мудрый библейский совет хранить себя больше в молчании.
...Уездный Кузнецк, важный некогда форпост в оборонной линии южной Сибири, слыл уже захолустьем, дремотной Азией, когда в него занесло «унтера» Сибирского штрафбата Фёдора Достоевского, вчерашнего каторжника.
Занесло же его туда «грозное чувство» к молодой женщине, белокурой красавице Марии Исаевой. И «занесло» как нельзя вовремя.
Позднее он признается безжалостно в письме к другу: «Я увидел её! Что за благородная, что за ангельская душа. Она плакала, целовала мои руки, но она любит другого... Я провёл не знаю какие два дня, это было блаженство и мучение нестерпимые!.. Её сердце опять обратилось ко мне. Она мне сказала: «Не плачь, не грусти, не всё ещё решено; ты и я и больше никто! Я уехал с пол¬ной надеждой... Письмо за письмом, и опять я вижу, что она тоскует, плачет и опять любит его более меня!..»
Но вот наконец-то (наконец-то!) все позади. И ненавистный мундир штрафника с красными погонами и красным тугим воротником. И унизительное (при его-то феноменальной мнительности!) соперничество с «мальчишкой», учителем приходской школы Вергуновым. И победа над ним! И мучительные поиски денег на свадьбу. И «пышное», многолюдное венчание в Одигитриевской белокаменной церкви, где «шафером по жениху» был не кто иной, как сам «соперник», учитель Вергунов (невероятно, необъяснимо, но факт). И долгожданный, поистине выстраданный отъезд в Россию.
Когда же, умиротворённый и счастливый, едет он в купленном им тарантасе с дремлющей на его плече женщиной, женой — шепча: «Великодушная моя! Нежданная моя освободительница!» - он, могучий знаток человеческой души и прорицатель (недавно ещё утверждавший, что у женщин чувство берёт верх даже над очевидностьюздравого смысла»), — он не знает, не догадывается, что в каких-то верстах позади, тем же ходом, следует «побеждённый». И что жена тайно шлёт ему записки: где они остановятся, где заночуют...
Эта жалкая комедийная коллизия находит продолжение в Твери, где Достоевскому разрешено было жительство. А позже - во Владимире...
Марья Дмитриевна уже серьёзно страдает нездоровьем. Несмотря на это, супруг её вынужден часто и подолгу отлучаться в Санкт-Петербург по своим литературным делам. Немного позднее - и за границу, лечиться гастейнскими водами и морскими купаниями (от эпилепсии).
В один из хмурых осенних дней, возвратившись из очередной длительной поездки, он чуть ли не в дверях комнаты, где лежит больная жена, сталкивается лоб в лоб с ... учителем Вергуновым!
Можно себе представить изумление супруга. Его великое потрясение и его праведный гнев!
Взбешённый, на грани эпилептического припадка, вбегает он к жене.
Та сразу поняла - случилось ужасное...
Какие слова находит он, непревзойдённый словотворец? Что та, которую он с малолетним сыном увёз от нищеты, от «поганого общества», от вечного прозябания в захолустной дыре, - размазала его как тряпку? Что сам он - жалкий слепец, считавший её преданной, повенчанной женой? Неужели это о ней, боже мой, о ней, страстно любимой, писал он, ещё живя в Семипалатинске: «Вдруг слышу, что она дала слово другому, в Кузнецке, выйти замуж... Я был поражён как громом, я заметался, упал в обморок и проплакал всю ночь... Я погибну, если потеряю своего ангела: или с ума сойду, или в Иртыш»...
А что же виновница этого некогда действительно «страшного, грозного чувства»? Чем могла ответить ему она, уже неизлечимо больная, только что простившаяся с любимым человеком, который любил её - отчаянно и безнадежно -до последних её земных дней? Схитрить? Заломить руки в горьком покаянии? Пасть на колени?
Она была умной, горделивой, «с недюжинным интеллектом женщиной, неумевшей говорить против своего сердца» (слова Достоевского).
И она - не то защищаясь, не то нападая, а скорее от смертельно невыносимой затянутости узла, бросала ему в его искажённое «нервною болью» лицо: - Да, я полюбила его! До нашего ещё венчания! И ты об этом знал!.. Если бы не нужда проклятая... руку толкнула... принять твоё подаяние!.. У тебя нет сердца! Ни одна порядочная женщина не могла бы полюбить бывшего преступника! Ты не человек - дьявол...
Прижав к вдруг зарозовевшим губам платок, она повалилась на подушки.
А его, задохнувшегося от горловых спазм, обожгло страшным ощущением -он снова на Семёновском плацу, на эшафоте, привязан к столбу, в глазах чёрная, могильная духота савана, и щелчки в морозном воздухе взводимых ружей отщёлкивают ему его последнюю предсмертную минуту...
В своей книге воспоминаний об отце дочь Достоевского пишет: «С растерзанной душой он слушал безумную исповедь жены... Он был охвачен ужасом перед Марьей Дмитриевной, покинул её и бежал в Петербург, где искал утешения у брата Михаила... Ему было сорок лет, и он ещё не был любим...».
И тут припоминается - и совсем некстати! - что в это самое время у него полыхает эмоциональнейший, на грани фола, роман с юной взбалмошной «нигилисточкой» Полинькой Сусловой, начинающей писательницей, из романтического загранпутешествия с которой он только что вернулся (и которая, к слову, опубликует в своё время книгу «Годы близости с Достоевским»).
Парижское письмо Достоевского затронутой поры - к Варваре Дмитриевне, старшей сестре его жены: «Напишите мне, голубчик, обо всём, что знаете и что услышите о Марье Дмитриевне. Беспокоюсь я ужасно и сердечно об её здоровье. Дай ей Бог лучшего!..».
И следом, уже из Турина (сентябрь 1863 года ), горькое сетование брату Михаилу на то, что в очередной своей встрече с рулеткой он «проигрался весь, совершенно, дотла». На что брат Михаил довольно логично ответил ему: «Как можно играть дотла, путешествуя с тем, кого любишь?» (Хотя мог бы, кажется, позволить себе по-братски съязвить: ...и когда дома больная в чахотке жена...).
Комментировать сие я не в силах, ибо «прилипе язык к гортани моей»...
15 апреля 1864 года Достоевский — Михаилу:
«... Вчера с Марьей Дмитриевной сделался решительный припадок: хлынула горлом кровь и начала заливать грудь и душить... Все мы были около неё. Она со всеми простилась, со всеми примирилась, всем распорядилась... умирает тихо, в полной памяти…»
И в тот же день, вечером:
«Милый брат Миша,
Сейчас, в 7 часов вечера, скончалась Марья Дмитриевна и всем вам приказала долго и счастливо жить (её слова). Помяните её добрым словом. Она столько выстрадала теперь, что и не знаю, кто бы мог не примириться с ней...»
Так вот. Сдержанно. Без слезы. Смиренно. По-христиански. У великого человека и семейная драма умеет быть великой.
У Владимира МАЗАЕВА есть великолепный этюд О Достоевском и Марии Исаевой:
+++ Талантливо. Ранее не читывал. Спасибо.
Очень впечатляет.
Так! Кошек в деревне всех перевели, вот коты и орут недовольные...скоро и работающие пенсионеры, которых прибавки к пенсии лишили, начнут везде орать на власть, однако?
этюд-это хрень какая то-не рисованная...
Участвовать в голосованиях и оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.
Если Вы уже зарегистрированы на сайте авторизуйтесь.
Если Вы еще не проходили процедуру регистрации - зарегистрируйтесь