Он так же органично пребывает в русском сознании, как и «наше всё» - Александр Сергеевич Пушкин. Замечательно при этом, что они дружили промеж собой.  Правда, дружба возникла не сразу и выросла из почтения младшего – Гоголя к старшему – Пушкину.  Старшего возрастом, десять лет разницы, и литературным опытом – тут Пушкин дальше ушёл вперёд.  

Пушкин не ревновал к общей для обоих литературной Музе и баловал Гоголя восхищённым вниманием. Подсказал сюжеты «Ревизора» и «Мёртвых душ» - самых значительных вещей Гоголя. Но главное - шпынял за лень, повторяя: «Пишите! Пишите!». «Дядька» Яким рассказывал, что Пушкин запросто заходил к Гоголю. Не застав  друга дома, рылся в его бумагах и досадовал, мол, не работает, такой-сякой ленивец. Примечательно, что пушкинский период жизни Гоголя отмечен многочисленными публикациями – в первую очередь в «Современнике». Не пропали втуне тычки и внушения: «Пишите! Пишите!».  

В свою очередь Гоголь тоже благотворно влиял на Пушкина. Их знакомство состоялось не вдруг. Гоголь обожал пушкинский талант и долго не решался навестить предмет обожания лично. Наконец, набрался храбрости (хлопнул рюмку ликёра в ближней кондитерской) и постучал в дверь съёмной квартиры на Мойке. Открыл слуга и сказал, мол,  «барин почивают». Гоголь осторожно поинтересовался, наверное, Александр Сергеевич всю ночь работал? Но слуга разочаровал серьёзного Николая Васильевича: «Как же! В картишки дулся до зари…».  

Сам-то он картами не увлекался. Встречался с Пушкиным отнюдь не для карт или чтоб «вошёл и пробка в потолок», но читал другу-наставнику написанное, а тот ответно угощал собственными стихами и прозой. Эдак они могли проводить в литературном пиршестве целые часы. 

Вместо всяческого не полезного здоровью гусарства.   Но отчасти Гоголь и вправду был ленивец – пьесы «Женитьба» и «Игроки», как и эпохальный роман «Мёртвые души», задумывавшийся в трёх частях-томах, остались незавершёнными.. Впрочем, не только и не столько от лени, сколько от взыскательности – Гоголь тщательно отделывал свои детища, ухаживал за ними, как денди Онегин за чистотой ногтей. Кстати, много сжигал не столько по причине сумасшествия (так поговаривают о 2-м томе «Мёртвых душ»), а просто был недоволен написанным. Эдак ушла в дым пьеса о  запорожском казачестве…  

Предание огню несовершенных писаний было тогда в ходу. Ивана Андреевича Крылова (или не его, за точность не ручаюсь, но кого-то из лучших по тому времени) спрашивали, отчего, мол, у вас такой слог красивый да хороший. А он отвечал: «А из печки, батюшка!» - чуть не понравился опус, он его в печку и по-новой писать. Так и выработал свой неповторимый художественный почерк.  

Кстати, о дендизме. Довольно странным увлечением Гоголя было конструирование одежды. Наверное, из него вышел бы замечательный художник-кутюрье. Он кроил, экспериментировал с материалами и цветами тканей и иногда поражал светскую общественность необычными нарядами, например, жёлтыми штанами-панталонами в сочетании с ярко-синим жилетом – публика была повергнута в шок таким сочетанием цветов будущей «незалежной» Украины.  

Смерть Пушкина стала для Гоголя ударом прямо в сердце. Писатель отдался присущей ему природной рефлексии, помрачнел, ушёл в философию и даже попытался было принять монашеский сан. Во многом, может быть, мрачность возобладала потому, что 1830-40-е годы он провёл за границей, в отрыве от ВеликоРоссии и МалоРоссии, питавших его плоть, и чувства. Извольте сравнить, насколько «Сорочинская ярмарка» или «Невский проспект» органичнее для Гоголя, нежели «Рим».  А позже морализаторские «Выбранные места из переписки с друзьями», вызвавшие неподдельный гнев революционного демократа Виссариона Белинского, увидевшего в них измену Гоголя самому себе и русской литературе.   И не было рядом Пушкина, будоражившего и щипавшего (в фигуральном, конечно, смысле) своего младшего друга, не позволяя ему раскисать: «Пишите! Пишите!».  

Итожа литературный путь нашего классика, напомню, что Гоголь стал родоначальником фантастического реализма в русской литературе. Отчасти навеянного гениальным немцем Гофманом – ну, там «Щелкунчик», «Крошка Цахес» и прочая чертовщина, порой милая, порой страшноватая. Гоголь начал с фольклора, помните, как чёрт везёт на себе кузнеца Вакулу в Питер в сказке «Ночь перед Рождеством»? А «Вия»? Со временем, уже не шутя по-фольклорному, Гоголь придумал нечто не похожее ни на одну традицию, ни европейскую, ни русскую. Например, человека-носа. Так и назвал свою петербургскую повесть – «Нос».  

Да и в сугубо, скажем так, реалистической «Шинели», в её конце вдруг возникает некий  призрак, мстительно сдирающий роскошные одёжи с верховных чиновников. При этом Питер у Гоголя не безмятежная сказочность «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Питер это ирреальность, ну, просто-таки «записки сумасшедшего». Но это всё равно Гоголь…  

Литературных подражаний и продолжений в Отечестве гоголевская фантастика не нашла. Автора «Вия» и «Носа» раскритиковали тогдашние зоилы. Наверное, не ко времени появилась та фантастика. Зато в 20 веке ГОГОЛЕВЩИНА (назову это так) расцвела и заколосилась.  Великим возделывателем сей нивы стал Михаил Афанасьевич Булгаков. Может быть, потому, что у него душевное родство с Гоголем – оба малороссы по рождению и первовоспитанию и великороссы по литературному призванию.  

Не буду развивать эту мысль, она мне кажется слишком значительной для сих юбилейно-дилетантских заметок.   Булгаков и без фантастики писатель первого ряда. Повесть «Белая гвардия», переделанная в пьесу «Дни Турбинных», явно мировая классика. И изрядный эпатаж по своему времени. На «белогвардейский» спектакль советские критики набросились дружной сворой. Булгаков собрал порядка 300 рецензий – все ругательные.

Спас постановку МХАТа великий Сталин. У него оказался хороший вкус. Сталин оберегал Булгакова. Михаилу Афанасьевичу прощалось многое, за что в 1930-е сажали и стреляли без раздумья: действительно белогвардейское прошлое, скепсис относительно действительности, и, конечно, его ГОГОЛЕВЩИНА: «Дьяволиада», «Собачье сердце», «Роковые яйца» - это всё было опубликовано, не осталось лежать втуне.  

Как роман «Мастер и Маргарита», отлежавшийся и вдруг взорвавшийся настоящей супербомбой спустя три десятилетия после написания.   Сегодня ГОГОЛЕВЩИНА, помноженная на БУЛГАКОВЩИНУ – мейнстрим, основное и едва ли не единственное течение мировой литературы и мирового искусства. Всяческие «фэнтези» одолели мир. Всё, что не фантастика, стало потребителю не интересно. Попса из «гаррипоттеров» и всяческих «стивенкингов» заполонили книжный рынок.  

А мне, признаюсь, не интересны «фэнтези». Пусть будет кузнец Вакула, летящий звёздным путём в славную северную столицу Империи, где по тёмным улицам бродит злой призрак, коллекционирующий генеральские шинели. Пусть в друзьях и знакомых узнаются Ноздрёв и Плюшкин, Манилов и «дубинноголовая» Коробочка. И по лунной дорожке «Мастера и Маргариты» пусть бредут, оживлённо беседуя, примирившиеся враги.   Пусть будет и Гоголь, и Булгаков ещё 200 лет и больше…